В тревоге мирской суеты. Изабелла Юрьева
Картина кисти Рафаэля.
В 1924 году в «Эрмитаж» приехал посланец из Ленинграда — известный питерский импресарио с многозначительной фамилией Рафаэль. Он отобрал нескольких подающих надежды молодых артистов, в том числе и Юрьеву, и заключил с ними серьезные по тем временам контракты — по 15 рублей за выступление.
Приехавший в северную столицу молодняк был принят в штыки занявшими глухую оборону «зубрами» эстрады. Особенно негодовали ветераны по поводу юной красавицы Юрьевой.
— Кто она такая? — почти по-одесски вопрошали оскорбленные зубры.
— У нас и оперные за выход таких гонораров не получают.
— Я увидел ее, услышал — и умер! — парировал Рафаэль. — И вы умрете.
— Вот и поезжайте с ней умирать в Москву, — предлагали доброжелатели.
Однако нашелся человек, который сказал: «Позвольте, я возьму ее к себе». Это был Иосиф Аркадьевич Аркадьев — директор театрального треста.
Ради Юрьевой Иосиф Эпштейн (Аркадьевым он стал в новой жизни) отказался от карьеры преуспевающего юриста и стал просто «личным администратором известной певицы».
Ездил по гастролям, писал ей песни. Самой популярной стала «Если можешь, прости». Они стали мужем и женой и прожили вместе 46 лет — он принадлежал к тому типу мужчин, которые влюбляются раз и навсегда.
— Я, как Федя Протасов, погиб за цыганский романс! — любил повторять Аркадьев.
Но это была сладкая гибель.
Наедине со всеми
В Петербурге Изабелла Юрьева пела в кинотеатрах перед сеансами. Артисты выступали не в фойе, а на сцене, в кинозале. В дивертисментах участвовали молодые Утесов, Борисов, Козин, Хенкин, позднее — Шульженко.
Юрьева легко находила общий язык с любой аудиторией. «Белая цыганка» , как её называли, добиралась до самой сердцевины романса — говорила не с «массой», а с каждым в отдельности.
На смену сборным концертам пришли сольные. На ее афишах перестали писать «известная». Никакой рекламы уже не требовалось.
Юрьева делала основные кассовые сборы, администраторы не зря прозвали ее «мадам Вечный Аншлаг»...
...В 1925 году о невиданном успехе певицы пишут «Известия». Гонорары ее заоблачны. Она молода, знаменита, любима. И тут в советской печати прозвучала зловещая аббревиатура РАПМ — Российская ассоциация пролетарских музыкантов.
Не откладывая дела в долгий ящик, эти самые музыканты со свойственным эпохе энтузиазмом принялись решать задачу приближения искусства к советской действительности — это раз. И создания массового революционного репертуара — это два. Ну и, разумеется, одновременно предполагалось выжечь каленым железом все, что в музыкальном плане пролетариату чуждо.
Из Парижа — с любовью
Тучи сгущаются, а представители «легкого жанра» и в ус себе не дуют. В 1925 году Иосиф Аркадьев увозит Изабеллу в свадебное путешествие — в Париж.
Впрочем, этот человек обладал острым чувством опасности. Возможно, путешествие было только предлогом. На самом же деле ему хотелось вырвать ее из богемной круговерти обеих российских столиц, спасти от бесконечных ангажементов и назойливых поклонников.
Незадолго до свадьбы один из них — директор Коммерческого банка — всю зиму присылал Изабелле Даниловне 200-рублевые корзины с белой сиренью.
Рассыльные из бюро «Красная шапочка» каждую неделю доставляли новые цветы с приколотой записочкой: «Взамен увядших. Целую ручки». Аркадьев резонно рассудил, что до Парижа корзины не дойдут.
Во французской столице супруги наслаждались жизнью — ровно год.
Бродили по городу, захаживали в театры, музеи и синематограф, плавали на пароходике по Сене. Редкая красота Юрьевой притягивала, как магнитом, и европейцев.
Однажды в каком-то ресторанчике подошел режиссер киностудии «Альбатрос» и предложил ей сняться в испанском фильме. Белокурая «масть» туристки из России его не остановила: оказалось, что в какой-то области Испании живут пепельные блондины с голубыми глазами.
Юрьева отказалась, потихоньку прикрывая живот ресторанной скатертью: к этому времени она была уже беременна.
Сын Володя родился в такси марки «Ситроен» по дороге в русскую клинику Нейн. На дороге были дикие пробки, и Аркадьев, наполовину высунувшись из открытого окна, кричал по-французски, чтобы их пропустили. Но они не успели, и младенец появился на свет прямо в машине.
После того как перерезали пуповину, Изабелла увидела голую попку своего малыша и только и смогла произнести: — Укройте его, он же простудится. Вместо пеленок новорожденного завернули в ее котиковую шубу. Она еще не знала, что у ребенка врожденный порок сердца. В 1926-м они вернулись в Россию: Юрьеву безбожно мучила ностальгия.
Отвергнув приглашение в знаменитую «Олимпию» и отказавшись от щедрот обеспеченных французских родственников мужа, певица ринулась в суровые объятия отечества.
Обет молчания.
В Москве пришлось ютиться впятером в 16-метровой комнате: сестра с мужем, Юрьева с Аркадьевым и маленький Вовочка.
Правда, скоро «квартирный вопрос» нашел неожиданное решение: Иосиф Аркадьевич возглавил парфюмерный трест «ТЭЖЭ».
— Мыло — это политика! — не уставал повторять практичный Аркадьев.
И действительно: с мылом в Москве было очень плохо. Владеющий мылом практически владел миром. Изабелла снова стала готовиться к концертам.
Чтобы создать ей максимальный комфорт, чуть подросшего сына отправили в Ленинград. Скоро оттуда пришло трагическое известие: мальчик умер, прожив год и два месяца. Аркадьев поехал на похороны, а жене запретил.
Она просила директора мюзик-холла отпустить ее, но услышала холодное:
— Изабелла Даниловна, публика ничего не должна знать. Ваша личная жизнь ее не интересует. Вцепившись в спинку стула, Юрьева стояла на сцене и пела. Ни о чем не подозревающие зрители, как всегда, рукоплескали. Актриса была сломлена.
Аркадьев настоял, чтобы она хотя бы временно оставила эстраду. Втайне же мечтал, что она уйдет насовсем.
Дав на прощание грандиозный концерт в Большом театре, Изабелла Юрьева сделала перерыв в своей творческой биографии — с 19 ноября 1928 года на долгих восемь лет. Пауза была вдвойне уместна.
Афиша концерта в Большом театре. Фрагменты. Москва
Именно с конца 20-х годов РАПМ развязал ожесточенные боевые действия против «мещанства и пошлости» на эстраде. Это клеймо ставилось на всем, что не вписывалось в «будни великих строек» и шло вразрез с бодрой эстетикой маршей и речевок.
Так Юрьева, сама не заметив как, превратилась из национальной гордости в мишень для критических стрел, на которой пролетарские музыканты тренировались в изощренном садизме.
Резолюция политредактора Пиккеля развеивает ее последние иллюзии: «Исключительный по пошлости мещанский репертуар. Разрешить сроком на один год одной певице, пока не будут подготовлены произведения, созвучные времени».
Однако «одна певица» предпочла вынужденное молчание выполнению абсурдных требований цензоров.
За кремовыми шторами
Артистке трудно, почти невозможно жить вне сцены.
Аркадьев хорошо понимал это и попытался превратить частную жизнь Изабеллы в подобие сказки.
В 1931 году им дали квартиру в Трехпрудном переулке — здесь был дом, где жила Марина Цветаева.
Семья весьма благополучна в материальном плане и может себе позволить обставлять квартиру не спеша и со вкусом. Антикварная мебель екатерининской эпохи, кабинетный рояль «Мюльбах», кузнецовский фарфор, на стенах — подлинники Айвазовского и Сурикова...
За тяжелыми гобеленами этого уютного гнездышка можно было хотя бы на время укрыться от социальных бурь, бушевавших за окном. О том же самом когда-то мечтал Лариосик из булгаковских «Дней Турбиных», бредя кремовыми шторами в доме своей кузины.
Просыпаясь по утрам, Юрьева всегда видела на прикроватном столике свежий букетик своих любимых гиацинтов и плитку шоколада «Золотой ярлык» — тоже любимого.
На день рождения муж подарил ей бриллиантовый перстень работы Фаберже.
Под Воскресенском Аркадьев построил двухэтажную дачу по собственному проекту, с шестью балконами и огромной террасой. Телефон во всем поселке был только у них, да еще у примы Малого театра Веры Пашенной.
Несмотря на то, что Юрьева не давала концертов, популярность ее была невероятной.
В интервью радио «Свобода» Изабелла Даниловна вспоминала:
— Мой муж ходил по дачам и просил: «Ради Б-га, или сделайте тише, или снимите!»
Ставили пластинки — «Саша», «Белая ночь». Я боялась, что больше не смогу это петь. Настолько мне надоело слышать эти песни. Из каждого окна.
В 1936 году Иосиф Аркадьевич купил у одного американца золотистый «Крайслер». Второй такой во всей Москве был только у наркома НКВД Ежова. По воспоминаниям Юрьевой, когда они встречались на дороге, то салютовали друг другу.
Но Юрьева уже скучала по сцене. Аркадьев не возражал против ее возвращения — знал, что это неизбежно. Он даже написал несколько текстов для ее новых песен: «Если помнишь, если любишь», «Ответ на дружбу», «Первый бал», «Если можешь, прости».
Пир во время чумы.
И возвращение на круги своя состоялось. Но это были круги ада. Обожаемую народом певицу начали обрабатывать грубые каменотесы от пролетарской культуры. Если в самом начале ее карьеры концертмейстер Таскин отказался от какого бы то ни было учительства, считая, что Юрьева — готовый бриллиант, не нуждающийся в огранке, то теперь ее, сложившегося мастера, поучали все кому не лень.
— Уберите эти грудные нотки! Долой цыганщину! Снимите надрыв! — требовали редакторы во время записи ее первой пластинки.
В результате ее низкий голос завышался на тон-полтора, уникальный тембр нивелировался, и она пела «как все».
— Хватит романсов! И не тычьте в нас своего Пушкина — он нам не указ. Разучите советскую патриотику, созвучную духу времени! — слал директивы Главрепертком.
И тут же выдавал образчик «правильной» советской песни:
«Стоит на вахте мира прославленный шахтер, он в угольные скалы врубается в упор. Не спит товарищ Сталин ночами напролет, он тоже вахту мира в Кремле сейчас несет».
— Я не смогу этого спеть, мои связки не выдерживают этой тональности, — мгновенно отреагировала Юрьева.
Хотите получать статьи этого блога на почту?
Добавить комментарий