В тревоге мирской суеты. Изабелла Юрьева
1.
Москва в январе 1991 года выглядела удручающе. Студеный ветер носил по проспектам бумажки, пластиковые пакеты и прочий мусор. Люди озлоблены и редко улыбаются. Их угрюмый вид передавался одежде. Независимо от цвета и фактуры в облачении преобладал блеклый серый оттенок.
На улицах малолюдно. В магазинах пусто. Длинные очереди за хлебом. Очереди в несколько кварталов за спиртным. Разговор в очередях на повышенных тонах. Иногда с мордобоем.
Все ругают всех.
В ЦУМ'е хоть шаром покати. Не в переносном, а в буквальном смысле слова. Ни прилавков, ни продавцов, ни товаров. Только несколько кооператоров с гипсовыми копилками и зверушками.
На торце какого-то здания огромная реклама кинофильма «Чернов».
В книжных магазинах появились книги, о которых в прежние времена и не мечталось. Не покупают.
Тускло и далеко не везде горят фонари вечерней порой.
Театры открыты, но зрителей мало. Не составляет труда приобрести в кассе билеты перед самым началом спектакля.
В Театре юного зрителя, что в Мамоновском переулке, в этот вечер не играли нашумевший спектакль «Собачье сердце», который я хотел посмотреть.
В афише была заявлена шоу-пародия «Good-Bye, America!!!».
Билет я взял за два часа до начала в кассе и без проблем. Меня удивило отсутствие очереди. Позже выяснилось, что спектакль был благотворительный и по приглашениям. А распродавались свободные места, которых было немного. Так что мне повезло. Сидение было в партере, в хорошем ряду.
2.
В зрительный зал я вошел вместе с третьим звонком. Медленно гас свет. Я протиснулся мимо двух женщин на свое третье место, попутно обратив внимание на оформление сцены и на зажженную в левом углу сцены свечу, обрамленную живыми цветами.
Памятную свечу.
Этой ночью в столкновениях в Вильнюсе (произошедших менее чем через год после провозглашения выхода Литвы из состава СССР между сторонниками восстановления независимости Литвы и военнослужащими Вооруженных сил СССР и деятелями Комитета национального спасения Литовской ССР) погибли 16 человек и более 700 человек были ранены.
Так уж случилось, что в этом зале и в этот день связались воедино угасание Советского Союза, поддержка защитников телецентра в Вильнюсе, соболезнование семьям погибших; Кама Гинкас, литовец по национальности, его друзья и коллеги из мира искусств (и не только) и искрометный, в чем-то даже озорной спектакль с глубокой мыслью о том, что пора попрощаться с иллюзией, если хотите — с Матрицей, нашего «социализма с человеческим лицом».
Именно на этом посыле основана сценография спектакля. Вот как описывает гениальный художник Сергей Бархин возникновение замысла оформления сцены:
«Ну вот, представьте себе сцену…» — я развожу руками, показывая ее пол, и в эту секунду отчетливо вижу как бы сверху, с балкона, планшет, поблескивающий от одной контровой лампы, закиданный множеством ношеных, стоптанных ботинок, туфель, сапог… Подробнее передаю словами возникшее видение. Потом говорю:«Стены…» — и провожу ладонями снизу вверх, как бы рисуя ящик сцены, и вижу тысячи ватников, бушлатов, штанов и шинелей, висящих на гвоздях. Наконец быстро заканчиваю: «Потолок…» — и вижу его сплошь увешанным шапками-ушанками. Пол, стены, потолок — обувь, одежда и головной убор сцены. «Одежда сцены»… Сцена экипирована под заключенного. Весь мир наш — лагерь — одет в ватник зека. А что внутри этого ящика-лагеря происходит, все неправда. Режиссеры ошеломлены. Я — еще больше. Потому что у меня впервые видение возникло — от сложения слов, сказанных еще «до» видения, а не как обычно, наоборот, когда пытаешься передать словами видение уже существующее. Мы мгновенно, как гроссмейстеры, вчерне пробегаем всю партию спектакля вперед и назад. Уложится ли? Более подвижный Гинкас: «Это гениально». У Геты сомнения. И еще месяц эти сомнения будут мучить ее. И только за месяц до выпуска мы решаемся… Уж как Лапидус достал 600 пар тюремной обуви, 600 ватных курток и штанов и 600 лагерных ушанок, и в тот момент, возможно, необходимых властям, я не знаю. Трудно, но во всяком случае легче, чем несколько досок — обычно. Все было мигом и точно сделано. Быстро добрались костюмы, в углу поставили красный рояль,— и успех. Я получаю в подарок от Лапидуса совершенно дефицитный раритетный полосатый костюм с шапочкой — советского смертника.
Примечание. Гета и Кама — режиссеры Генриетта Яновская и Кама Гинкас. Кто такой Лапидус пока не ясно.
Это один из немногих спектаклей, которые я смотрел, что называется, на одном дыхании. Смех, овации, слезы сопровождали все два часа действия.
3.
В перерыве огляделся. Как там у Маршака:
Номер направо снимает китаец, Номер налево снимает малаец, В номер над вами въезжает индус, В номер под вами приехал зулус...
Так вот. В сидевшем впереди меня молодом человеке я узнал Андрея Макаревича, а в зале периодически попадались на глаза другие известные люди.
Макаревича сразу же со всех сторон окружили почитательницы с целью что-то сказать, передать цветы или взять автограф.
Каюсь, я тоже поддался общему возбуждению и получил на программке милую закорючку от Андрея Вадимовича.
Сидевшая рядом женщина обратилась ко мне:
— Знаете, жизнь так быстротечна и изменчива. Вы, вероятно, не обратили внимание на мою подругу (пожилая дама, подруга женщины, в это время отсутствовала). А ведь каких-нибудь тридцать пять лет тому её голос звучал из каждого окна, на концертах аншлаги, сцену в три ряда укрывали живые цветы и лучшие из лучших стремились к знакомству с ней. А теперь она забыта, одинока и в этом зале сложно будет найти человека, который назвал бы ее имя: Изабелла Юрьева.
Так я впервые услышал о королеве русского романса времен Советского Союза и патефона.
Вынужден признаться, что я не пытался расспрашивать о певице и не сообразил взять у нее автограф (что, несомненно, было бы Изабелле Даниловне приятно).
В то время не было интернета и поэтому как пела Изабелла Юрьева и что исполняла отыскать было сложно. Да я и не пытался.
4.
Прошло тридцать лет, и я совершенно случайно обнаружил миниатюру А. Ангулянского «Только раз бывает в жизни встреча». Замечу сразу: сама Изабелла Даниловна никогда ни о чем подобном не упоминала.
Однако я вспомнил встречу в театре и отыскал записи Юрьевой. Услышанное было откровением. Своеобразная манера исполнения, удивительный голос, каждый романс исполнен чувств и переживаний.
Юрьева пела о вечном и неизменном, что всегда будет волновать: о дружбе, о любви, о счастье, о верности. Репертуар подобран тщательно и со вкусом. И еще оказалось, что это она, Изабелла Юрьева, исполнила впервые песенку Б. Фомина и П. Германа «Саша», и это она, еще до Лидии Руслановой и Клавдии Шульженко, спела «Валенки» и «Синий платочек».
Да что всё слова да слова.
Приложение.
ИЗАБЕЛЛА ЮРЬЕВА: РОМАН С РОМАНСОМ
...Откуда что берется.
Миф об Изабелле Юрьевой начинается с самого рождения Беллочки Лейвиковой. По семейному преданию, в этот день в ростовской музыкальной мастерской лопнула фортепианная струна.
Тревожный дрожащий звук долго держался в воздухе.
Как у всех российских граждан, появившихся на свет до революции, у Юрьевой двойная дата рождения — по старому и новому стилям, 25 августа и 7 сентября.
Но у Изабеллы Даниловны путаница вышла и с годами. Большую часть жизни она уверяла, что родилась в 1902-м. И только ближе к своему столетию призналась, что давным-давно убавила себе три годочка и на самом деле отсчет земного времени ей надо вести с 1899-го.
Секрет оказался на удивление прост: в 1932 году в СССР была введена паспортная система. Многие женщины немедленно воспользовались случаем, чтобы резко омолодиться, хотя бы по документам. Стать всего на три года моложе — не такое уж преступление перед вечностью.
Итак, струна лопнула, предвещая необыкновенную музыкальную судьбу последнему ребенку Даниила Григорьевича и Софьи Исааковны Лейвиковых.
Отец был мастером по театральным шляпам, а мать — постижером ростовского театра. Проще говоря, специалистом по изготовлению накладных бород, усов и париков.
При этом в семье пели все девочки, мать и отец.
Потом биографы Юрьевой скажут, что особенный низкий тембр ее голоса с неподражаемыми гортанными интонациями чуть ли не перешел ей по наследству от строгого родителя. А красоту и мягкость линий она взяла от матери. Однако проверить, что откуда берется, вряд ли под силу даже самым дотошным исследователям.
12-летняя Беллочка днем заливалась, как соловей, в своем дворике на Никольской, оглашая ангельскими трелями участок улицы между Крепостным и Нахичеванским. А по вечерам тайком бегала со своей подружкой — сестрой соседа-скрипача Цимбалиста — к кафешантану «Палермо». Благо это злачное место располагалось на той же улице, в двух шагах от дома.
— Задняя сторона кабаре выходила на нашу улицу, — вспоминала много лет спустя Изабелла Юрьева.
— Мы просверлили дырочку в заборе и слушали Екатерину Юровскую (прославленную исполнительницу старинных романсов). Ее пение очень меня захватило.
Между тем, жизнь продолжала подбрасывать знаки и предсказания.
Однажды Беллу остановила на улице цыганка и напророчила:
— Сама цыганкой станешь. Монисто золотое, бриллиантовые кольца наденешь, королевой назовут, на трон посадят. Жених по жизни на руках понесет.
Белле исполнилось шестнадцать, и родители совершенно потеряли надежду устроить союз упрямой дочери с Эскулапом — несмотря на причастность к миру лицедейства, Даниил и Софья мечтали о карьере врача для своей младшенькой, в глубине души презирая всякое актерство и фиглярничание.
Родители даже особенно не сопротивлялись, когда скрипач симфонического оркестра Цимбалист организовал ее первое публичное выступление в ростовском городском саду.
Изабелла спела три народные песни — «По старой Калужской дороге», «Помню, я молодушкой была», «Над полями, да над чистыми». Собственный успех ошеломил ее. Позже, сто раз пересказывая разным журналистам и музыковедам историю своего дебюта, Изабелла Даниловна неизменно упоминала злодея-комара, предательски залетевшего ей в открытый рот в то время, как она «брала дыхание».
Едва не задохнувшись, Белла героически продолжила выступление. Публика великодушно простила даровитой дебютантке маленькую заминку, зато все грядущие интервью Юрьевой «о времени и о себе» обогатились интересной и запоминающейся деталью.
Непохожая на других
Воодушевленная первыми аплодисментами, 17-летняя Белла в сопровождении матери поехала в Петербург, на прослушивание к профессору консерватории. Старшая сестра Анна к тому времени уже училась там по классу фортепиано.
Профессор голос одобрил, сказав, что он поставлен от природы.
Следующим «оценщиком» стал Алексей Таскин — концертмейстер «чайки русского романса» Анастасии Вяльцевой и великого русского баса Федора Шаляпина. Федор Иванович называл своего аккомпаниатора с ласковой фамильярностью — Алексис.
Послушав юную провинциалку, Алексис пришел в совершеннейший восторг. Он заявил, что она создана для эстрады и ей ни в коем случае не надо ничему учиться: это убьет ее индивидуальность. Требуется только отрепетировать несколько песен и без промедления начать концертную деятельность. При этом на недоуменный вопрос старшей сестры, сможет ли младшая зарабатывать этим на хлеб, Таскин чуть ли не закричал: «С маслом!». И оказался прав.
Белла, надо сказать, совету мэтра последовала со всей буквальностью. До конца жизни она так и не выучила нотной грамоты. Ее выручали абсолютный слух и совершенная музыкальная память.
В 18 лет она вышла на свою первую профессиональную сцену. Это было в московском кинотеатре «Колизей», и аккомпанировал начинающей певице известный пианист Артур Полонский, автор ее будущего шлягера «Цветущий май». Именно тогда Белла Лейвикова навсегда превратилась в Изабеллу Юрьеву...
...Афиши начала 20-х годов презентовали : «Сверх программы! Монопольно! Многообещающая исполнительница цыганских романсов Изабелла Юрьева. У рояля — Алексей Таскин». Тандем оказался долгим и плодотворным.
Хотите получать статьи этого блога на почту?
Добавить комментарий